Зона бараков – это мир лишних людей, как презрительно называли их жители элизия. Место проживания тех, кто по каким-то причинам не мог или не хотел работать, довольствуясь жизнью на ежемесячное пособие. Они были нежелательными гостями, и для посещения центра им требовалось разрешение, которое нужно было получать по интернету за сутки, и на которое требовалась причина, а потому редко кто покидал пределы бараков, да и то, если только по необходимости. Лишь детям разрешался беспрепятственный проход в город и выделялся специальный школьный аэробус.
Ан не признавал различий между людьми и не считал жителей бараков лишними, но почему-то всегда испытывал чувство неловкости, даже вины, когда думал о родных Робина, и о тех, кто жил в бараках. Вот и теперь он с тревогой ожидал знакомства с родителями Робина.
***
Школьный аэробус высадил их на небольшой ровной площадке недалеко от дома Робина.
– Пошли, – Робин привычно спрыгнул и, кивнув Ану, быстрым шагом направился к распахнутому настежь подъезду двухэтажного здания, который разухабисто встречал их визгом частушек, доносившихся из открытого окна второго этажа. Ан, поднял голову и смотрел, как колыхалась от ветра тюлевая занавеска, зазывая.
Робин, стоя у подъезда, окликнул его. Потом взглянул на открытое окно:
– Соседи уже празднуют.
Подходя к Робину, Ан провёл рукой по тёплой жёлтой стене:
– Дерево? – удивлённо спросил.
– Экология, – насмешливо поднял вверх указательный палец, ответил Робин.
В подъезде царил полумрак. Только проём двери освещал широкую лестницу со щербатыми ступенями. Под лестницей кто-то завозился.
– Фроська, опять тискаешься, смотри! Я ревную! – громко сказал Робин. Под лестницей захихикали, и выглянула толстая физиономия:
– А Роб, ты? Привет! Чего не на празднике?
– Чего я там не видел.
– А это кто с тобой?
– А тебе что? Друг.
– Да не, я так, – физиономия спряталась.
– Смотри, девку не забрюхать, «так», мала она ещё, обжиматься под лестницей.
– Да, не, мы так, балуемся, не по-серьёзному, – из-под лестницы донеслись смешки и повизгивание.
Ан покраснел и подёргал друга за рукав, спеша уйти. Робин, взглянул на него и засмеялся. Ан ткнул его локтем в бок. Тот охнул, и дал ему подзатыльник. Так смеясь и толкаясь, они вошли в квартиру.
– Вы что, не закрываетесь?
– А чего днём закрываться-то, ночью вон на крюк запираем, – Робин кивнул на большой почти полуметровый металлический крюк, висевший рядом с дверью на стене.
Длинный коридор с жёлто-бежевым линолеумом и стенами цвета свежей мяты освещал мягкий свет, который лился сквозь матовые узорчатые стёкла дверей, три из которых были расположены слева и две – справа.
– Проходи. Наша – последняя.
Ан остановился, разглядывая распростёртые полыхающие огнём крылья феникса, изображённого на стекле.
– Брат?
– Угу.
Дверь открылась, и на пороге показалась маленькая кругленькая женщина. Чёрные волосы её были аккуратно собраны на затылке в большой пучок. На неё был фартук, а в руках большая кастрюля.
Увидев их, женщина улыбнулась, ямочки заиграли на её щеках. Светло-карие глаза ласково сузились.
– Привет, ма, – Робин, чмокнул её в щеку, – вот, знакомься это Ан. А это моя мама – Елизавета Макаровна.
– Ах, какие вы молодцы, что пришли! Здравствуйте, Ан. Проходите, проходите! Я сейчас, только пирожки в духовку поставлю, да горяченьких принесу! Отец, встречай гостя! Я на минуточку! – крикнула она вглубь комнаты, пропустила их вперёд и быстро пошла на кухню.
Они вошли в маленький коридорчик. Из открытой двери комнаты вышел высокий сутулый мужчина. В левой руке он держал сигарету.
– Ааа, вот ты какой Ан, – мужчина маленькими бусинами карих глаз рассматривал его.
– Ан, это мой батя.
– Гаврила Петрович, – представился мужчина, затянувшись сигаретой. – Руки, уж извини, не подаю, – он кивнул на правую руку, висевшую безжизненной плетью.
– Здравствуйте, – смутился Ан, с трудом отводя взгляд от протеза. Он не думал, что это так поразит его. Правда, до этого никогда не встречался с инвалидами.
– Ну, проходите, чего тут стоять, – он посторонился, пропуская ребят вперёд.
Ан вошёл в большую светлую комнату и огляделся. Его поразила чистота и старомодность её. В центре стоял стол, по белоснежной скатерти, которого бегали солнечные блики от до блеска вымытого окна. Над столом низко нависала большая люстра – абажур, расписанная странными разноцветными узорами. Они, переплетаясь, притягивали взгляд, скользивший по завиткам от краёв в центр, в глубину цвета.
– Марат расписал, – заметив взгляд Ана, с гордостью произнёс Робин.
Древняя мебель гордо выставляла напоказ свои начищенные до блеска бока. Фарфоровые статуэтки всевозможных размеров и форм, заботливо расставленные на многочисленных кружевных салфетках, приглашали полюбоваться ими. Со стены над комодом на Ана смотрел портрет: молодой мужчина обнимал за плечи юную девушку. Она, чуть склонив к нему голову, улыбалась. Такая радость была в их глазах, что Ан невольно засмотрелся.
– Ну, садись, что ли Ан, – Гаврила Петрович придвинул стул, на который был надет чехол из светлой ткани. Потом взглянул на портрет, улыбнулся:
– Маратка нарисовал. Он мастак бумагу пачкать, – в голосе слышалась гордость за старшего сына.
Ан присел на краешек стула.
– Ну, вы что, с праздника? Как там? Что нового слышно?
– Да, ничего такого. Всё как обычно, – Робин открыл дверь в соседнюю комнату, заглянул туда и вернулся. Тоже сел за стол.
– Да! «Хлебный Дом» и «Текстильщики» решили заменить роботов на безработных.
Гаврило Петрович усмехнулся:
– Благодетельствуют, значит. Похоже, роботы у них не выдерживают нагрузки, а покупать новых накладно. Ну, что ж, может, кто и позарится.
Он загасил сигарету, бросил окурок в пепельницу и провёл ладонью по скатерти, разглаживая несуществующие складки. Тяжело вздохнул.
– Бать, а что Марат не приходил?
– Нет, не приходил. А что ему приходить-то? С художниками своими сейчас затешется куда-нить. Праздник всё-таки. А может, на площади?
– Неа, на площади его не видел.
– Ну, значит, где-то гуляет. Конкурс вон закончили. Отмечают, поди. Пусть себе, а то сидит безвылазно дома, малюет. Может, девчонку себе хоть найдёт.
Потом слегка хлопнул по столу, и весело спросил:
– Ну, а вы то, что, Творцы, к испытанию готовы?
– А то! – усмехнулся Робин.
Мать, вошедшая в комнату, услышала слова отца:
– Мы так гордимся тобой, сыночка.
– Угу, гордимся, – хмыкнул в усы отец.
Она поставила на подставку широкую низкую кастрюлю под белым полотенцем, и стала быстро накрывать к чаю:
– Мы очень рады, что Робин дружит с вами. Вы – хороший мальчик, серьёзный. И семья у вас достойная, у нас все знают и уважают Коровиных. Мы ещё вашу маму знали, сердечная была девушка, – она вздохнула – Очень мы с отцом надеемся, что вы с Робином поедете учиться вместе. Присмотрите там за ним, уж такой он легкомысленный у нас ещё, – она горестно покачала головой.
– Легкомысленный, – передразнил отец, и припечатал – шалопутный. Я даже не поверил, когда письмо-запрос из школы пришло с просьбой дать согласие на перевод его в Творцы в случае успешного испытания.
Ан весело смотрел на Робина, лицо которого от смущения пошло красными пятнами.
– Хватит уже, а?
– Вы не беспокойтесь, я, конечно, присмотрю за ним, – улыбаясь произнёс Ан, и тут же почувствовал, как Робин пнул его под столом.
Потом они пили чай с фирменными пирогами Елизаветы Макаровны. Объевшись, довольный и сытый Ан слушал тихий разговор. Ему было уютно и хорошо, словно он тут уже давно и всех знает, и все знают и любят его.
Отчаянный вопль выбил из рук Елизаветы Макаровны чашку, которая разлетелась вдребезги.
– Господи ты, боже мой! – воскликнула она, прижав руки к груди.
Гаврила Петрович плюнул:
– Начинается!
